ПОУЧЕНИЕ ИЕРОСХИМОНАХА САМПСОНА (СИВЕРСА, 1898-1979), II

Начало покаяния берется с языка. Пока язык не обуздан, никогда покаяния не будет. Язык дома, язык на работе, язык везде. Объявить суровую скупость на язык – не на карман, а на язык. Каждый да разумеет, с чего надо начинать. Вы говорите (многие из вас): «мысли мешают». С мыслями воевать невозможно, пока язык не обуздан. И не пытайтесь с мыслями воевать, пока язык болтает и злоречив. Злоречия, осуждения, пересуды, многословия, многоречие… Мы часто говорим, оправдываем себя, что если я не скажу, этим я человека обижу, забывая, что Вездесущим и Всевидящим пренебрегаем, а боимся обидеть человека. Лучше он обидится здесь, чем быть обиженным в Вечной Вечности. Пусть он поплачет от того, что мы ему скажем правду в глаза. Не надо бояться обидеть человека, если он сам себя обижает. Если он обиделся – Бог ему Судия. Только берегите свой язык. Кто хочет, конечно, жить немножечко Богу и идти путем покаяния. А кто живет так, как обычно живут в миру, конечно, зачем ему нудить себя к таким строгостям? Скучно жить – не болтать, - распустить свой язык и не бояться ничего. Мы сами хорошо знаем, как трудно каяться тому, у кого язык развязанный. Ведь никак не поймешь свои грехи, связанные с языком. Даже вот попробуй записать все, сказанное за сутки нехорошее. Невозможно даже записать. Так много бывает зла от одного языка. А к вечеру, конечно, у нас и молитвы не может быть. У нас такая тяжесть. От одного языка, да? А опыт преподобных Отцов показал, что если язык будет молчать, то может, и будут мучить мысли – не надо бояться этого, но молитва будет. За одно воздержание на язык! И будут тогда уже признаки покаяния. Мы часто наблюдаем за большими, великими людьми: как они удивительно любят молчать, какие они скупые на язык, да? Они долго думают. Медленно думают. И скупо, скупо скажут. И чем ученее эти большие люди, больше они умеют молчать. И не выдавишь у них часто подробного, широкого и большого ответа. Эти люди – духовной жизни, люди огромного опыта, хотящие спастись, или понимающие, что Бог Вездесущий.

Как-то Карпинскому, президенту Академии наук, я сказал: «А все-таки вы умеете молчать. К стыду моему, я, монах, я так молчать не умею, как вы!» А он мне знаете, как ответил? – «А потому, что я имею перед собой мысль, как Бог на меня смотрит и меня слышит. Это заставляет меня молчать». Обыкновенный мирской человек, хотя и президент Академии наук, он оказался умнее всякого монаха. Карпинский был духовным сыном, геолог. Это был изумительный человек, маленький-маленький старикашка. Это был университет, это был просто ходячий университет. Это ужас! У меня каялся. А каялся, как ребенок! Такое чистое сердце. Восприимчивость удивительная. Как они умели уважать человека! Вот, бывало, придет нищий. Он его, прежде всего, накормит, и не на кухне, а у себя в столовой. Нищие ведь обычно очень плохо мытые, правда ведь? Вшивые, как мы говорим. А он не гнушался. Такого же скромного мнения о себе был Иван Петрович Павлов. Чего он только не знал, а такого был плохого мнения о себе, как будто бы был гимназист восьмого класса.

Признак делания духовного – молчание с неосуждением, скупость на язык. От этого и боязнь осудить, боязнь злословить и боязнь о себе что-нибудь плохое или хорошее сказать, если непременно будет основой, платформой – молитва Иисусова. Основа всему ведь молитва. Но молитва без молчания уст, без неосуждения и без нерассказывания о себе, - это будет пустое времяпрепровождение, потеря времени. От молчания будет и любовь к людям, будет и любовь к Богу, и будет непременно ревность о Господе. Самая страшная болезнь, которой мы болеем, - это что мы теряем ревность. Нас посещает безразличие к вечному спасению. И все это только потому, что у нас запущена совесть, а запущена совесть потому, что наш язык безобразный. Он злословит, осуждает, пустословит, и у него нет собранности. А собранности нет, значит, у него не будет никакой записи для покаяния. А без исповеди, без покаяния – труды тщетны. Как выйти человеку из этого состояния? Начать молиться, начать молчать. И одновременно вести запись.

Не имея молитвы и плача: «помилуй меня», исповедь будет только пересказом. Молитва с исповедью – это напугает. Это даст ревность. Исповедь – это Таинство покаяния. Через Таинство покаяния, через Таинство дается благодать Божия, которая вселяется в сердце человека. Вот почему надо как можно чаще причащаться кающемуся: для того, чтобы воспринять в себя Благодать Святаго Духа. «Прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны…» Действие благодати Святаго Духа. Вот почему мирские люди никак не могут преуспеть в духовной жизни. Во-первых, они молятся чувственно: молясь, они любуются собой, большей частью, или у них молитва чувственная, при безобразном состоянии языка, а раз язык – то и все страсти: самолюбие, обидчивость, подозрительность, настойчивость, гневливость. Если молчать, тогда постепенно будете прибирать себя к рукам, как говорят, и будете следить за собой.

Молчать нужно только на основе молитвенного делания: «помилуй меня». Язычники тоже молчат, и безбожники молчат, но они молчат от эгоизма, от себяжаления и от того, что они знают только себя и свою выгоду, или от озлобленности. Это молчание губительное. А если молчание построено на молитве, это будет молчание Божие. Тут содействует непременно и Дух Святый, и Ангел Хранитель. Это две страшных, больших силы, которые перерождают постепенно человека. И по мере того, как человек будет молчать и молиться, и каяться (это три основных вещи, да?), он будет восходить от силы в силу, будет отсекать от себя основные страсти, которые губят спасение: это гордость, то есть: самолюбие, самоцен, самоуверенность, самодовольство, самолюбование, настойчивость, гнев, - все это гордость, да? А от этого, конечно, он и ради правды никогда не солжет, никогда не обманет, он перемолчит или скажет правду – от боязни вездеприсутствия Божия. Если по любви – он не сумеет солгать и одного раза в год, как святые Отцы говорят. Вот когда ему надо солгать, он хорошо подумает. Если он себя жалеет по-настоящему пред Богом, то он никогда не пойдет на уступку.

Как глупо, и странно, и смешно, когда говорят: «я люблю, поэтому я солгал». Нет. Нет. Любовь умеет гневаться, любовь умеет обличать, любовь умеет и требует говорить только одну, голую правду. И никогда такой не скажет, что «я жалею человека, он обидится и оскорбится». Пусть он обижается и оскорбляется, сколько ему угодно, Бог ему Судия, но он поймет, что ему это будет только в богатство. Мы устраиваем так, чтобы была только духовная жизнь, а не человеческая. Нам наплевать, как о нас подумают, что о нас скажут, потому что ему придется непременно отчитываться – или на мытарствах, если он лишится христианской кончины, то есть не удостоится причаститься в день смерти. Тогда его бесы прямо с комнаты задержат на мытарствах и предъявят ему счета; или он будет преждевременно Богом наказан, по любви Божией к нему, чтобы искупить свои грехи, даже мелкие грехи лжи, незначительные. Всякая ложь есть противоестественная вещь. Грех противоестесвтенный – ложь, неестественный грех. Лень – естественный грех, она связана с человеческим телом, переутомленностью. Бог прощает. Всякая ложь имеет непременно основу: или лукавство, или выгоду, или неправильно понимание любви. Бывает, привыкли говорить неправду, не подумавши взял, и сказал. А потому что развеянное, распущенное, несобранное житие – и болтает, что ему на ум ни придет.

Вот говорят: нерадивое житие, то есть, не только что не молится и не следит за собой, и не кается, и любит спать, любит много есть, увлекается блудными мыслями, блудными желаниями (это обязательно одно с другим связано), но и, конечно, если много говорит, шутит, смеется, занимается пустыми делами, тратит время зря, ненужные вещи читает, музыку слушает, тратит время на уборку, на прихорашивание себя. Это все нерадивое житие.

Если я буду «облизывать» свою келию, я буду бит за это и Богом, и демонами. И смотря, как убирать. Можно убирать по совести, можно убирать в угоду, чтобы получить благодарение («Спаси, Господи», «большое спасибо»), подарок, награду. Это страшный грех. Я это сделал потому, что я обязан, потому, что я поставлен Богом на это послушание, а ждать благодарности – это грех. Это подлежит исповеди: что, мол, я убирался и имел тщеславные мысли: «непременно получу за это награду, авось получу награду, если награду не получу, как это мне будет обидно и больно». Это тщеславие, это все суетное житие, не духовное житие. Вот почему в общежительном монастыре мы учимся добродетелям духовной жизни, она особенно драгоценна. Неосуждение, снисхождение ко всем, всех оправдание. Это есть милость, а не только копеечку подавать. И милостыней можно избавиться от мук, милостыней можно умолить Бога, чтобы удостоиться христианской кончины. Например, Шура удостоилась христианской кончины ради милости и ради почитания Божией Матери. Она особенно почитала Божию Матерь и была особенно милостива, была очень нестяжательная. Она никогда ничего для себя не имела. Она была белая монахиня.

Милость – неумение видеть зло, всех извинять, всех оправдывать. Не уметь осуждать, всех жалеть. А копеечки подавать – если есть возможность конечно. Но монаху… у него копеечек нет, потому что у него собственности никакой нет. Значит, сумеет сотворить милостыню, то есть, никогда никого не корить, всех извиняет, всех оправдывает, всех жалеет и всех считает выше себя. Вот почему он не умеет гневаться и не умеет осуждать. И когда кого-нибудь осуждают, он спешит как-нибудь заступиться и его извинить. Вся его радость, вся суть его духовной жизни – любовь к людям, любовь к Богу. Это есть всех оправдать, извинить, уметь не подмечать ничего плохого. Как раз у нас противоположное. Это как раз доказывает, что мы не духовно живем.

Если перескажешь злословие, то это двойной грех. Во-первых, ты грешишь сама, во-вторых, заставляешь грешить людей. Мы же, когда злословим и осуждаем, кроме греха осуждения еще берем на себя грех соблазна, так? Мы людей наводим на грех. Мы соблазняем на грех, да? Если мы подмечаем плохое, видим плохое (не только пересказываем, само собой разумеется), это как раз доказательство, что мы не духовно живем, мы не молимся, мы людей не любим, в нас любви нет. Это самое страшное! Вот почему собранный человек, прежде всего, милостивый. У такого человека, конечно, ничего не лежит, он все раздает. У него потребность, болезненная потребность отдать. От любви, от любви к человеку. И защитить, извинить, оправдать, не уметь замечать плохое и злое, и непременно отдать свое. Раз будет молитва, там будет покаяние, язык будет молчать, благодать Божия поможет, потому что благодать Божия не отойдет, Ангел Хранитель приступит.

Владыка Антоний Ставропольский любил людей и никогда никого не осуждал. И всем находил причину извинить, оправдать; уж, в крайнем случае, он обличит в глаза, как архиерей, но наедине. Но это все люди, которые молились и каялись, и знали, прежде всего, свои грехи. Это свойство людей, которые живут духовно-собранной жизнью. А кто живет нерадиво, тот, конечно, злословит, осуждает, пересуживает, сплетничает, не молится. Может быть, он читает, вычитывает, но не молится. И то - вычитывает так, спустя рукава. Много, конечно, невольно будет спать, много будет есть, и, если он постник, то он постник потому, что надо людям показать, что он постник. И такому умирать очень страшно.

По книге «Старец иеросхимонах Сампсон. Жизнеописание, беседы и поучения», Москва, 2009 г.