ПОУЧЕНИЕ ИЕРОСХИМОНАХА САМПСОНА (СИВЕРСА, 1898-1979), XХI

Секрет вот в чем – стать пред Лицем Божиим и все делать пред Лицем Божиим, даже как бы не замечая человека, с кем имеешь дело. Тогда ничто не помешает. Говори с ним, но говори так, чтобы это было пред Лицем Божиим. Так всякое дело и примеряй: а как это будет пред Богом? И ошибки не получится. Если будет искривление, то запиши на исповедь духовнику.

Вот, возьмем самое малое. Восставше от сна, первое правило, которое у нас есть до прочтения утренних молитв: ни с кем не заговаривать, никого не спрашивать, ни о чем не любопытствовать. Если спросят, любовно ответить: кротко, очень кротко, потому что мы еще не молились. А как нарушится – спросить: а как будет это пред Богом? Как это будет пред Божией Матерью? От Них никуда не спрячешься. Это самая лучшая, простейшая мерка для нас, православных христиан.

Так вот, разговор с кем-нибудь… Идешь по улице, встретился кто-нибудь. Тут же: а как это будет пред Богом? – вопрос задаешь. Отвечаешь только кротко, только любяще, только очень кротко, всматриваясь в себя: чтобы не было бы лести, чтобы не было бы лжи, не было бы человекоугодия, была бы одна голая правда. Если задают вопрос и не можешь ответить, чтобы не солгать, не обмануть, не схитрить, не слукавить, - говори просто: «я не знаю», «не могу на это ответить, другого спросите, кого-нибудь из опытных или умных». Вот, тогда у нас и на самом деле будет жизнь пред Лицем Божиим, и всегда будет радостно и весело. И эта мирность никогда нас не покинет.

Но вы скажете: надо иметь веру, чтобы так жить. А вера дается через молитву, чрез частую исповедь и Святое Причащение, пока мы не добьемся чистого покаяния и подлинного очищения, вычистки наших сокровенных, любимых грехов. Тогда можно причащаться. Вот эта мирность нас никогда не покинет. А признак мирности – веселость, простость ко всем и ко всему. И чтобы не было никакого оттенка уныния, смущения, малодушия. Так можно прожить очень мирно.

Царский путь – это какой путь? На себя не брать никаких особых подвигов, обыкновенным быть христианином, православным христианином. И положенное выполнять с радостью, нудя себя постоянно. И если есть малейшее проявление лени, в этом жаловаться духовнику, тогда будет мирность. А в отношении молитвы: конечно, соблюдать строгое правило, перечитывать с того момента, на котором мы потеряли внимание. Пусть будет хоть одиннадцать раз – не смущайся, потому что Богу нужно сердце, а не прочтенное. Немцам это кажется неправославно. Они говорят так: «Господь Бог видит с высоты святыя Своея, что я открыл молитвенник и Ему читал, и прочел» (а в это время яблоки мысленно собирал в саду или пересматривал лук у себя в ящике, и в это же время читал утренние молитвы, и: «Бог видел, что я читал утренние молитвы»). А лук и яблоки куда – Он не видел разве? Нет, конечно, Он заметил эти яблоки и лук, а наше сердце было с луком и с яблоками. В этом и заключается весь секрет христианства: исповедание Христа Распята «нас ради человек и нашего ради спасения». А другого изображения христианства быть не может! Это будет ересь и извращение. Вне христианства, мне кажется, жить очень скучно и пусто, подражая животным, то есть твари.

Если у человека плохое настроение, ты можешь ему сочувствовать и соучаствовать, но не имеешь дерзости взять на себя такой страшный груз: его поправить. Он, глядя на тебя, если ты мирная, непременно исправится. Но не дерзай думать: «я исправлю его настроение». Это гордо. Кто показывает свое настроение, тот гордец, эгоист, и в нем любы нет. И тот никогда не будет соделывать свое спасение и никогда не увидит Царствие Небесное, потому что он гордец, себялюб и заботится только о себе. Он не замечает окружающих людей. Вот это эгоистическое состояние, оно языческое, не христианское. Его надо страшно бояться. Вот почему такие великие, мудрые люди, Божии люди, никогда не показывали своего настроения. На самом деле они бывали в ужасном состоянии печали, грусти, недоумения, не могли даже при людях скрыть своего расстройства, но нудили себя всегда быть внешне мирными, чтобы людей не огорчать!

Боязнь огорчить человека – это и есть христианство. Как мы боимся огорчить Господа Бога (если есть постоянное, надоедливое чувство вездеприсутствия Божия), то надо и людей так же как бы не огорчить, не обидеть, не опечалить! Это первейшая забота христианская, это мерка христианства. Чтобы владеть этой меркой, надо быть мирным с Богом, а это зависит от молитвы: и мирянин, и монах в любом положении и сане, он, прежде всего, должен заботиться о молитве. Вот почему раньше, во время оно, не спрашивали: «как ваше здоровье?», а спрашивали: «как ваша молитва?» «как у тебя сегодня молитва?» - это мерка здоровья души и тела и залог вечного спасения. Залог взаимоотношения с Богом.

Преподобный Серафим Саровский не умел гневаться, кипятиться. И вы поймите, как можно сочетать смирение и гнев? В том-то и дело, что у него была только ревность о Господе! Он возмущался тупостью, нежеланием упорно понять любовь к Богу. Вы скажете: на упорно не желающих исправиться может быть гнев. Нет! На таковых гнева не бывает. А просто отходишь от них, как от упорно не желающих. Потому что закрывается сердце, да? Потому что любовь пресекается. И мне думается, когда внимательно вслушиваешься в чтение о преподобном Серафиме Саровском («Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря»), у него такая же вещь бывала. Но всегда он был благостный, всегда был кроткий, веселый, радостный. Даже до смирения. А Иван, послушник, он возмущался, потому что он был упрямый, упорный во зле. И к такому надо было применить гнев. Тихон Задонский тоже так терпел, терпел, потом отсек. Экономка не давала хлеба: «Ешьте вовремя». Преподобный Серафим, узнав об этом, проявил гнев: «Моим сироткам не даешь хлеба?!» Она кланялась, кланялась, а преподобный: «Нет тебе моего прощения!» Как ужасно, преподобный не простил. Он сделал вид, что не простил, но он знал, что Небо простило. Он предвидел, что она заболеет и умрет. Когда читаешь, какой страшный конец, это для людей, для людей, для нее. А Небо простило, несомненно. Он притворился. Он не мог бы таким быть сердитым. Это невозможно. А для пользы он должен был притвориться. Это кончилось даром смерти. Очень поучительно для всех, и чтобы такой вещи не повторялось долго. Дело в том, что эта жестокость ее, она была связана с ее сердцем. А он этого не выносил. Страшно любил людей. Вот за них он как раз и был в ярости. Надо помнить, что преподобный был настоящий ребенок. И до такой святости дошел, да? До такого смирения и такой любви к людям! Его изумительная простота, простость – она была равна детской кротости. И сочетание вот этой простоты с такой мудростью – оно понятно тем, кто владеет таким смирением, такой любовью. Ведь ему было очень тяжело, он жил среди злых людей, коварных людей. Кто сам не знает страха Божия и страха смерти, тот никогда не поймет этих людей. Святых людей. Не поймет. Потому что слишком это скучно и непонятно. И, как говорят люди: сложно, трудно читать о таких людях. Мир для них такой близкий, простой понятный, да? Эти страсти мира, они интересней. Эта суета, заботливость, многопопечительность, многозаботливость – они интересней. Вот этим как раз люди жили, живут.

Часто невольно думаешь: как же так, они читали эти молитвы ко Причащению, они говели, как мы говеем, готовились ко Причастию, - и они равнодушно читали эти молитвы ко Причащению, которые мы ведь все читаем, но каждый читает без содрогания. Даже не имеют желания перечесть, глубже понять эти мысли, да? И так, так же часто в монастырях: прочел – и все, пошел служить, пошел причащаться. А преподобный Серафим Саровский, например, такие вот великие люди, они читали эти молитвы ко Причащению два часа. Двенадцать молитв – два часа! Одни молитвы, без канонов. Они переживали. Почему они и слепли. И кто быстро читает, тот, значит, не понял весь ужас: что там написано в этих молитвах. Вот почему и понятно нам, что им некогда было спать. Конечно, у них нервы были совершенно другие, не наши нервы. Воздух был. А мы среди камней живем, да? Они были совершенно другие люди. Нам с ними не сравняться никак. Ну, никак не сравняться! Наши нервы, они поглощают больше половины жизни. Представьте себе сосну: одна сосна. И среди сосны жил Серафим Саровский. Какая сила, да? Почему он и ел сухую траву, и из травы делал лепешку, и ему было достаточно. А он был ростом выше меня на голову, и рука была в три раза моей больше. Великан. Колоссальной силы. Так трудно было нам понять: как же он с ними не справился, с разбойниками? Конечно, он наказал себе: «не сметь». И не тронул никого. Настолько он был силен духом!

Кто-то говорил: «необязательно перечитывать молитву». Это зависит оттого, как сердце прониклось пониманием текста того, что ты читала. А кто не может читать, тот может заменить это Иисусовой молитвой. Я наблюдал за Святейшим Патриархом Алексием (I). Как он медленно молился! Как он перечитывал! Со Шестопсалмием он никогда не мог управиться (двенадцать молитв). Великая ектения, а он все читал. Он перелистывал, опять сначала, обратно…. И никогда почти не крестился, очень редко. Он весь уходил в страницу, в лист. Спокойно-спокойно… И, конечно, очень уставал. Я за ним наблюдал годами, как он молился… Вот эти литургические молитвы он читал медленно и перечитывал. Значит, сердце молилось. Когда он чувствовал, что сердце не участвовало, он опять повторял.

По книге «Старец иеросхимонах Сампсон. Жизнеописание, беседы и поучения», Москва, 2009 г