15 апреля 2024 г. почила р.Б. Александра, Христа ради юродивая,
в миру Гордиенко Александра Петровна.

II

Она меня исцелила когда-то от болезни, мужа моего исцелила тоже от болезни. Познакомились…? Да ещё моя мама ездила к батюшке Ионе, это ещё двадцать пять лет назад. А батюшка Иона маме сказал: «Вот эта юродивая, — говорит, — старайся всегда ей помочь и защищать её». Весь её род — от царских времён — все священники и диаконы были. И она — графского рода. Она знала много иностранных языков, играла на пианино, пела очень красиво. Знала наизусть Евангелие, Псалтирь, все акафисты. Я её выгоняла… Когда был день, когда я выгоняла, когда она только приехала ко мне (это, наверное, полгода она прожила — и мы перешли на другую квартиру; а перед этим она была у меня с мужем дома), она, в общем, кое-что сделала, и я начала её выгонять… Говорю: «Убирайся, пожалуйста, уедь… Уезжай куда хочешь, потому что я тебя не выдержу…» И я легла спать. И тут в четыре утра мне снится сон: я стою под той комнатой, где она лежит. И сидит около неё матушка Ксения Петербуржская, с платочком на ноге. И такая я стою… Я не знаю, что это было, но я испугалась, и я поняла, что Александру нельзя выгонять. Видно, Ксения Петербуржская — она заступница её. (Говорят, что вообще она многим напоминала Ксению Петербуржскую). А её стояние было — она на коленях молилась. Почему она вот в гробике её положили — у неё коленки согнуты. Потому что их стояние было на коленях, она ночами молилась на коленях — умоляла Господа.

Последнее время, последний год — она лежала голой. Она заболела, и когда я на ней разорвала рубашечки вот эти (потому что под ней было мокро всё), она с тех пор лежала голой. И вот эти коленочки у неё не разгибались. Пищу она не вкушала. Она как воробушек кушала. А то вообще не ела месяцами. О продуктах говорила — всё чипы отрывать. Пока что можно есть, но когда будут… Сейчас денег не будет, она сказала. Сейчас все деньги полностью исчезнут; доллары, гривны — всё будет валяться. Как она сказала: «Будете ж-у вытирать теми деньгами», — это её слова. Говорит: «Лучше творить добрые дела, бегом старайтесь какую-нибудь милостыню сделать, что-то такое сделать… потому что уже всё, времени для жизни нет. Уже только сейчас надо сделать добро». Вспоминала она батюшку Иону (Игнатенко). Всегда она говорила: «Ионочка говорил: всё крестите, и птичек кормите». К ней птички слетались — Боже, они там постоянно у ней находились, мы их кормили. Она мне сказала: «Корми птичек, они — твои молитвенницы. Если бы ты знала, как птички молятся… Если б люди знали, как они молятся — то они б всё отдавали, чтоб только птичек кормить!» Я думаю: как это так… Прихожу домой, ложусь спать, снится мне сон: напали на меня бесы. Как они меня начали мучать… И тут откуда ни возьмись прилетает стая птичек. Они как начали чирикать — те бесы только — раз — и убежали! Какие молитвенники — птички!

Она мало говорила, она больше молилась. Она и мне не давала ни спросить, ни сказать — она уже все мои мысли знала. Я пойду в храм, стою там, молюсь… только где-то что-то внимание куда-то в другое место обратила на что-то (ну и уже там, может, молитва пропала) — я прихожу, она говорит: «Ну и что…? Что ты ходила туда молиться…? Рассматривала, кто в чём пришёл?» Я говорю: «Александра, что ты за мной наблюдаешь — что я делаю в храме, куда я хожу…?» Она говорит: «Но это я… А Господь-то за тобой сам… Ведь же за тобой сам Господь смотрит?», — в смысле, что: ты задумайся над тем, что за тобой Бог наблюдает: где ты встала, как ты, что делаешь.

Примерно никто не знает, сколько ей было лет. Она говорила мне: «Придёт день — и я тебе скажу». Но пока она ничего не сказала мне. Может, она ещё и скажет мне... потому что я во сне много чего видела (то, что она мне являлась, там, говорила и показывала). Я пока не могу ничего вспомнить. Ей примерно около девяноста лет. Она сказала: «Придёт день — я тебе всё скажу». Она когда могла умирать, она говорила: «Записывай, записывай…» Говорю: «Александрочка, что записывать? Ты ж ничего не говоришь…» Но так ничего и не сказала. Она очень мало говорила. Она в основном только молилась. «Времени нету, только молитва. Только молитва, больше ничего! Молитва, покаяние…» Ночью она на коленях стояла; и днём и ночью молилась. А ночи она все на коленях стояла, потому ножки у неё и не выровнялись. Она просила массажировать ей ноги. Она говорит: «Я должна в другом месте умереть», — ну, в Одессе она должна была быть. Но из-за того, что у неё не выпрямлялись (не сгинались) ножки, ей надо было постоянно массаж делать, а у меня — два огорода в селе, муж там с домом… и я вот так вот моталась, и я не имела времени, когда ей уделить больше внимания, и у неё ножки срослись, снизу, сухожилия под коленями, и она говорит: «Ну, значит, мне придётся тут быть».

Она сильно голодала, она не вкушала пищи… Однажды я приезжаю, помыла руки — и еду к ней. Пришла, говорю: «Матушка, давай покормлю…» Она: «А ты руки не помыла». Я: «Да только что вот помыла…» «Нет, едь к своему мужу, помой руки — тогда придёшь покормишь…» Еду я на велосипеде обратно (там пятьсот метров), приехала, помыла руки, а всю дорогу, пока еду к ней, думаю: «Ну это ж надо… я помыла руки — и еду опять к ней, и я должна… Зачем я должна руки мыть?» И приезжаю, она говорит: «Нет, езжай обратно, ты опять руки не помыла… Ты врёшь». «Матушка, ну я ж уже два раза помыла!» «Нет, езжай». Еду я опять, и всю дорогу ропщу, ропщу и ропщу… Да что ж это такое… Что ж это за наказание…? Только помыла руки, еду обратно (тоже и ропщу всю дорогу), приезжаю — она говорит: «Нет, ты не помыла… Едь опять мыть», — четвёртый раз! Я говорю: «Александра, ты что, издеваешься?! Ты думаешь, мне легко педали крутить? У меня ноги болят…» «Я не буду кушать, пока ты руки не помоешь…» Когда я уже возвращаюсь четвёртый раз домой руки мыть, и тут я сознаю, что я ехала роптала — и поэтому она не хочет теперь кушать. Я приехала, помыла руки, приезжаю (я осознала, что я роптала, за мой ропот): «Ну давай, теперь будем кушать…» Господи! За мой ропот! Я сильно роптала на неё, очень страшно роптала.

Когда вот это бомбы начали сыпаться, первый вот этот взрыв был (когда начались боевые действия на Украине, взрывы над Одессой — прим.), я прибежала к ней ночью — она лежит себе такая спокойная. Говорю: «Александрочка, ты слышала, что такое, взрыв такой, матушка, был…?» Она говорит: «А это ничего… Сейчас начнут пугать, чтобы люди все выехали с Одессы, чтобы люди поразбегались… Это ещё не бомбёжка…! Бомбёжка будет после, страшная, что будет твориться… Это так… это пугают специально…» Она сказала: «Я только умру — и начнётся страшный голод». Она сказала: «Скажи всем людям запастись срочно водой! Вода исчезнет полностью! Водички нигде не будет. В первую очередь — это вода. Водичка и мёд. Мёдика лизнули, водичкой запили». Поначалу она говорила: «Сальце», а потом говорит: «Нет. От сала будет хотеться воды. Мёдика… Пускай будет мёдик. Немножко мёдика — он утолит голод, и водичка. Но чтоб у всех был запас воды. На дно — крещенской воды, [потом] налили [обычной чистой] водички, и сверху — тоже три капли крещенской воды. И всё, и в погреб — в бутылки, в банки, и баклажки. И она будет стоять эта вода». Только с крещенской водой! Обязательно, запас воды. Она кричала, просто кричала: «Люди, запасайтесь водой!» Воды не будет, ни в колодцах, нигде. Она сказала: «Вода полностью исчезнет». Но она благословила нам в селе вот выкопать колодец. Мы выкопали колодец. Вот тоже делаем запас. Но не знаю, как с водой… Но она сказала, дом у нас не освящённый. Она сказала: «Село всё неосвящённое, оно сгорит, потому что нет благодати. Бомбу кинут — и село тоже будет гореть». Она сказала, срочно освятить домик — чтоб остался домик. «Останется тот дом, в котором: 1) читается Псалтирь; 2) горит лампадка; 3) нет телевизора; и 4) дом освящённый. Только тот дом удержится. И вокруг дома где совершается крестный ход. Постоянный крестный ход делать. Этот дом, — она сказала, — устоит». Дом каждого человека, кто так сделает. Вот где находится телефон, интернет, телевизор — это погибель; «эти дома все будут гореть», — она сказала. Только там, где благодать будет, тот только сохранится.