15 апреля 2024 г. почила р.Б. Александра, Христа ради юродивая,

в миру Гордиенко Александра Петровна.

V

Р.Б. Анна рассказывает о юродивой Александре-Шуре: «С матушкой Александрой я познакомилась в Успенском монастыре на 16-й Фонтана, это был 2014 год, осень. Она стояла возле Успенского храма. И она меня позвала, говорит: «Иди сюда… Как тебя зовут?» Я говорю: «Аня». Она спросила, нет ли у меня дома какого-то тёплого пуховика. Я до этого видела её очень много раз, она такая была всегда интересная, кого-то ругала… либо стояла молилась, либо за кем-то шла и за что-то бранила, обличала. т.е. я к ней сама никогда не осмеливалась подходить, хотя мне очень хотелось. Я, конечно, прекрасно понимала, что она его (пуховик) просит не для себя, потому что она зимой и летом ходила в туфлях 45-го размера, мужских, на босу ногу. Никогда не носила ни колгот, ни штанов на ней не видела. Платье такое всё время было длинное у неё, обычно льняное. Ну и даже верхней одежды не было. Даже вот были морозы, она ходила — просто вот эти вот чёрные туфли какие-то 45-46 размера, и такой вот мешок — платье вообще тонкое из льна. Больше — ни шапки, там, ни перчаток — ничего она не носила зимой, какой бы ни был мороз. В следующее воскресенье я приношу этот чёрный пуховик, она его берёт, смотрит: «Ну да, да… хорошо… Спасибо». Забирает. Проходит какое-то время (мы, там, были на послушании у матушки Романы, картошку чистили с девочками) — она меня опять зовёт: «Иди сюда…» Говорит: «А ещё другого у тебя пуховичка нету…? Беленького такого, с такими золотыми кнопочками, по колено, тут — приталены, с таким воротником…?», — и начинает мне описывать полностью мой любимый пуховик, который я несколько лет уже носила, и очень берегла его, он для меня был очень дорог — мне его папа когда-то подарил. Я говорю: «Есть. У меня тоже такой пуховик есть. Но он у меня один, любимый, я его ношу, и пока что я не готова его отдать». Она такая: «Ну ладно, ну ладно… (типа: “потом, потом отдашь…”) Ладно, иди…» Потом через пару недель она ко мне подошла (я шла уже к машине), после службы, возле семинарии духовной, и спросила — можно ли поехать ко мне помыться. Она говорит: «У нас нету сейчас горячей воды в семинарии, мне нужно хорошо помыться, помыть голову… Сможешь ли ты меня забрать, чтобы я помылась, а потом меня обратно привезти?» Хотя она не видела, что у меня машина, я просто шла, у меня машина была припаркована дальше, я просто шла по дороге со всеми подружками своими — как обычно вот все идут на маршрутку. Я говорю: «Да, матушка, без проблем. Если Вы хотите, то давайте, поехали, я отвезу Вас, помоетесь, и привезу обратно. Это не проблема, я живу одна». Она говорит: «Ну, подожди меня… Тут, где твоя машина, подожди меня… Я пойду сейчас соберу свои вещи — и поедем». Значит, ждала я её очень долго. Очень. Я не знаю… может, часа два. Я терпеть не могу ждать. Я если приду в магазин, увижу очередь на кассе — я не буду ничего там покупать, я приду в другой раз. Ждать для меня — это ужасно (когда можно не ждать). Но я её дождалась. Она вышла — с маленькой такой котомочкой (типа с советской сумочкой такой), там [был] просто кусок хозяйственного мыла (72%), картошка там была одна сырая — что-то такое… Она села в машину. Всю дорогу мы молчали. Мы приехали домой, она пошла купаться. Она была в душе, наверное… ну, часа два-три. Я, там, занималась своими делами, что-то приготовила поесть… Она очень долго мыла руки, она очень долго стояла под душем — она очень любит воду, она любит мыться, она чистюля — просто, вот я таких людей вообще, от которых всё время благоухало и пахло — вот честно, не встречала. Она помылась. Не вытираясь полотенцем, ничем, она высыхала. Вышла, попросила, можно ли сварить у меня картошечку. Она не хотела есть то, что приготовила я. Она выбрала казаночек себе маленький (именно казанок — не кастрюлю, ничего), сварила себе эту картошечку, остудила её, съела. Ну и попросила отвезти её обратно в семинарию. Ну вот так, приезжать просто помыться, сварить морковку варёную или картошку, или, там, лучок съесть — она приезжала, наверное, раз пять ко мне. Раз в неделю, раз в две недели, потом раз в месяц… — ну как-то вот до зимы мы с ней виделись раз пять. В то время, когда мы ещё близко не были знакомы, она мне сказала: «Мой руки, волосы, тело только вот таким мыло — хозяйственным». ( 72% ). Она говорит: «Всё остальное — химия, её вообще нельзя даже на руки наносить. Накупи вот такого мыла себе побольше, запасись этим мылом, и стирай им (даже вот в стиральную машинку — настрогала, кинула, постирала вещи), помыла тело, волосы — только этим мылом». Я, конечно, пыталась им мыть волосы, но ничего не получилось — они у меня были просто как мочалка… Но какое-то время я пользовалась, и я действительно чувствовала себя очень хорошо вообще даже физически. Потом Александра попросилась ко мне с ночёвкой. Говорит: «Можно я у тебя покупаюсь и переночую, а утром меня отвезёшь?» Я говорю: «Конечно», — уже как-то мне радостно было от её присутствия. Мы приехали ко мне, и она, как всегда, помылась, покупалась, там… мы поели вместе… и где-то в одиннадцать вечера она мне говорит: «Аня, слушай… позови сюда свою маму, пускай она меня пострижёт…» Мы никогда с ней не обсуждали мою маму, и то, что она парикмахер — не знаю, откуда она это узнала, но, думаю, ей Господь открыл… Ну и матушка Александра очень настоятельно, прям, просила, чтоб прямо сейчас, в одиннадцать вечера, моя мама пришла ко мне домой и её постригла. Я, конечно, позвонила маме (она, слава Богу, ещё не спала, папа тогда был в рейсе), и я говорю: «Мам, такая ситуация: вот эта матушка, которая ко мне периодически приезжает, ну очень просит, чтобы ты сейчас её пришла постригла…» Она говорит: «Аня, ночь на дворе, темно, мне нужен дневной свет, мне нужно как-то…» Короче, она говорит: «Ничего не знаю, пускай мама приходит и меня стрижёт», — всё, точка. Мама берёт инструмент, всё, приходит стричь Александру. Обматываться, как обычно в парикмахерских обматываются специальным таким покрывалом, она не захотела. Она у меня из постельного белья выбрала простынь (ну, самую красивую), и сказала маме: «Давай, стреги меня налысо». Мама спрашивает: «Ну как это налысо…» Она говорит: «Вообще ничего не знаю, вот такое тебе задание — постричь меня налысо». Мама говорит: «Ну хорошо…» И мама её начала стричь налысо полностью. Она, конечно, там, выкидывала всякие колкости, всякие, там, шуточки свои такие, хихикала… Но моя мама всё смиренно терпела, очень смиренно терпела. Конечно, она ушла домой — и ещё плакала после этого. Но, звонит мне она на следующий день, после работы, и говорит: «Аня… у меня такой был завал с клиентами сегодня, как никогда… С самого утра, с 9-ти утра до 8-ми вечера — сколько я вот работала — я не присела…» Причём, знаете, это у неё продолжалось, наверное, целый месяц. Она говорит: «Аня, я за месяц заработала столько, сколько я, наверное, за полгода я не могла столько заработать при всём моём желании… У меня от клиентов не было просто отбоя (ну она и мужской и женский мастер)». И она, конечно, очень долго ещё вспоминала о том, как она постригла матушку Александру. А потом я уже позвонила своей сестре, попросила помощи. Потому что я поняла, что я одна с ней не справлюсь. И приехала моя сестра, она у меня врач (на тот момент она была терапевт; уже была гомеопатом, и терапевт, и гомеопат). И она, конечно, приехала, тоже бросила свои дела, взяла в клинике за свой счёт. И вот две недели матушка была у меня — две недели у меня была моя сестра, и плюс ещё мои подружки приезжали периодически тоже с ней пообщаться, мои девочки с монастыря.

Ещё Александра говорила, что надо меньше жрать. Она очень часто грубо выражалась (ну, матных слов я от неё никогда не слышала, например, лично, хотя люди говорили — да, она могла очень так как-то заругаться нецензурной бранью), но опять же — это было с любовью. Все её обличения — они были пронизаны такой любовью, т.е. она была строгая, но с любовью. Есть люди строгие, но без любви, прямо как фанатичные такие… справедливые такие прям чересчур, ну такие строгие, принципиальные… В ней этого не было. Она была настолько наполнена любовью, и настолько эту любовь дарила людям — просто не все люди [понимали]. Даже я сама не всегда по-хорошему что-то от неё воспринимала и слышала. Вот когда она меня, там, облила с ног до головы и сказала, что я тупая, что даже просто вообще «в этом городе нет тупее, чем ты! Ты то, то, то, то, то не умеешь!», — и я сразу понимала, что я о себе такого мнения, что естественно нужно было как-то это всё немножко приструнить. И она вот таким образом — жёстко, но с любовью. Обиды у меня на неё никогда никакой не было; всё, что она говорила — это было всё правда. Всё — истинная, чистая правда. Всё, что она говорила про меня, про мою маму… — мы прекрасно это понимали, что человек не просто так это взял, и не просто так это говорит».

Блаженная Александра видела духовным зрением. Говорила, что в наши дни продукты питания перестали приносить пользу, как в былые годы: травятся и молоком и мясом, так как нет натурального оплодотворения скота, нет естественного смешения между коровами и это влияет на молоко. Идут химические воздействия, которые вызывают мутацию в поголовье, молоко не несет прежних полезных свойств. Мясо тоже нужно меньше есть. Фрукты, овощи тоже всё модифицировано, людей травят со всех сторон. Выводить яды, токсины помогает парилка, баня, чтобы всё это выходило. Мозги, как говорила блаженная, просветятся через баню. Блаженная благословляла в монастыре строить баню.

От онкологии давала такой рецепт: смешать виноградную водку и холодного джема, нерафинированного оливкового масла первого отжима в одинаковых пропорциях. Выпивать по столовой ложке три раза в день.