| 20 лет мученической смерти Евгения Родионова |
Беседа с Любовью Васильевной Родионовой – мамой воина-мученика Евгения РодионоваНикита Филатов 20 лет назад мученическую смерть за веру принял рядовой Пограничных войск России Евгений Родионов: 23 мая 1996 года он был убит боевиками близ села Бамут в Чечне за отказ снять нательный крестик и перейти в ислам. А до этого был долгий плен, жестокие пытки… В годовщину убиения Евгения Воина вспоминаем о нем, о том, что перенесла его мама, разыскивая сына, говорим об ответственности, равнодушии чиновников, воинской чести и памяти. – Любовь Васильевна, героическая гибель вашего сына объединила сотни тысяч людей по всему миру… – Как ни странно, согласитесь… Разве кто-то этого ожидал? А вот в армии НАТО составлена именная служба, два раза в год поминают[1]. Как это могло распространиться?! Сама я этим никогда не занималась. Мой духовник из Иоанно-Богословского монастыря мне сказал: на все воля Божия. Если бы все это было искусственно придумано, то память о Жене умерла бы очень быстро. А я вот уже 20 лет удивляюсь, как это все происходит. На годовщину приехало 1000 человек. Они же не по приказу едут. Ростов, Украина, Киев… Литургии служатся на могиле Жени. Люди причащаются, исповедуются. – Расскажите, пожалуйста, каким ваш сын был в детстве? – Да ведь он был простым парнем! Единственное, что было необычного, – он не был никогда раскрытой книгой… Он был таким наблюдателем. Никогда сам на контакт не шел, а стоял и рассматривал человека. И только тогда, когда был уверен в нем, делал шаг навстречу. Был очень ответственным. У нас был развод в семье. Женя знал, что он случился не по моей вине. Он был в моей жизни такой опорой, что другой мне и не нужно было никогда. Он действительно мужчина с 7 лет. Всю ответственность взял на себя. Не я его только воспитывала. Сама жизнь воспитывала. Окружение. У него была первая очень хорошая учительница. Это вкупе все. А еще у него были две великолепные бабушки по имени Марии. Он их очень любил. Это они его к Богу привели. – Бабушки говорили о Боге с вашим сыном? – Бабушки, не я. Я сейчас чувствую за это свою вину. Крестили его они в 11 лет. Он приехал домой с крестиком на веревочке. И потом он делал крестики сам. Занимался отливкой и выжиганием. Чеканка была. Фигурки отливал и крестики. – Что вы почувствовали, когда получили телеграмму с формулировкой СОЧ (самовольная отлучка из части)? – Рухнул мир. Рухнул мир, потому что я сразу поняла, что этого быть не может. Пришла беда. Друзья Жени, соседи – никто не поверил в то, что это возможно. Если бы не поехала искать его, не знаю, как все повернулось бы. Наверное, с клеймом «дезертир» так бы и лежал в земле. – Когда готовился к интервью, заметил такие слова: «Солдатам Первой чеченской кампании, преданным политиками, окруженным насмешками гламурной прессы, было в сотни раз тяжелее, чем воинам Великой Отечественной». – Это правда. Тут совсем другая история. Одни хлебали грязь и кровь, а другие здесь жировали. В фильме у очень хорошего человека С. Говорухина «Прокляты и забыты» все очень честно. Одни страдают, а здесь собаки лижут бутерброды с икрой. Здесь был сумасшедший пир во время чумы. Какая-то часть ребят были совсем в другом положении. Было очень четкое разделение. – Кроме матерей, родных и близких никто особо о них не думал… – Никто. Пресса вся была против них. Все было против них. Они были разуты, раздеты. Нормального оружия не было. Мы были не готовы ни к какой войне. Самое ужасное – это то, что все были против них. Только ленивый их не оплевывал. Это было настолько обидно и больно. Вот это меня заставило нарушить клятву, данную бандитам, и рассказать всю правду. Потому что невозможно было с этим мириться. Я же знала, что там происходит. – Прежде, чем мы поговорим о подвиге вашего сына, хотелось бы вспомнить ваш материнский подвиг… – Разве это подвиг? Миленькие мои, я не совершала подвига. Я выполнила материнский долг – и всё. Не надо делать из меня героиню. – Но Любовь Васильевна, вы ради этого долга шли в Чечне по минным полям… – А какая мать не пошла бы? Покажите мне мать, которая бы не пошла! – Боевики вам сломали позвоночник… – Это правда. Сейчас с годами начались осложнения. И голову разбили. Но разве в этом дело? Дело в другом. Надежда меня вела. Я надеялась. А по минным полям я пошла, когда выкапывать сына нужно было. Тогда уже терять было нечего. Уже было все равно. – И вы еще столкнулись с безразличием чиновников… – Оно ужасное было. Оно и сейчас такое. Я скажу просто как факт: никого из чиновников все эти годы на могиле Жени не было. Сейчас приезжает Дима Саблин[2], приезжают «Боевое братство», погранцы, внутренние войска и десантники, а из местных властей никогда нет никого. Хотя Женя почетный гражданин Подольского района, кавалер ордена Мужества. Но, наверное, и среди чиновников есть хорошие люди. Но мне как-то не повезло с ними. Мне с военными больше повезло, а с чиновниками нет. – Военные другие? – Да, военные другие. Они смерти в лицо смотрели. Они понимают, что это такое. Было время, когда и среди них было много не очень хороших людей. Но их все-таки было меньшинство. Военный человек служит. А чиновник не служит, он работает. На себя. Это печальная история. Вроде бы несправедливо… Приехали ребята-спецназовцы и говорят: «А как же местные власти?!» Я им: «Ребята, мы не можем их заставить приходить туда». Если у человека есть любовь и сострадание, желание помочь, поддержать, он поделится этим. А если нет, ну не повезло человеку, он несчастный. День Матери, день рождения… – я никогда не получила ни одного цветка. А они еще меня пытаются обвинять: тут не то сказала, там не так сказала. – Тех людей, которые все понимают, гораздо больше. – Да, больше. Каких я священников встретила за эти годы! Это и отец Димитрий Смирнов, это и отец Владислав Провоторов. Я езжу в храм в Павловскую Слободу. И у нас там неугасимая свеча всегда стоит. У нас там списки Майкопской бригады, 6-й роты, «Курска». Это отдельная история. В день гибели Псковской роты приезжают десантники с Медвежьих озер. В полной форме. Поименно и громко выкрикивают имена всех погибших. Служится панихида. Просто мороз по коже. Я туда езжу, потому что там боевой дух. Я очень люблю отца Михаила Васильева. Потому что он, как и я, с парашюта прыгал. К военным у меня бесконечное уважение. Мало ли где бы он хотел жить, он едет туда, куда его направляет Родина. Поэтому я их очень уважаю. Это люди моей крови. – К разговору о чиновниках. Вы мыли полы в ханкальской больнице… – Нет-нет-нет, это не больница была, а гостиница. – Гостиница? – Генеральская гостиница в Ханкале. Как раз там жили генералы Трошев, Шаманов. Я их всех знаю. И они меня знают. Там жил Лебедь, с которым мы потом конфликтовали. Это как раз гостиница для генеральского состава. – И вам пришлось так зарабатывать деньги, чтобы продолжить поиски сына? – Да. На эти деньги я потом могла поехать, а не пешком идти. Когда приехала, у меня ни копейки не было. Девять месяцев… Это сколько нужно взять денег с собой, чтобы прожить столько времени?! Да, работала. – Вы помните вашу встречу с боевиком, который сказал, где находится тело вашего сына? – Это все не так просто было. Для того, чтобы мне приехать в Бамут, мне нужно было 17 раз ездить к Руслану Хайхороеву. – Это убийца вашего сына? – Да. Чтобы договориться о выдаче тела сына. И какие еще условия мы должны были выполнить. Мы выполнили кучу условий. Освободили из СИЗО нескольких человек. 17 раз на торговлю я ездила одна, и один раз со мной был Вячеслав Пелепенко. Как раз в ту ночь, когда мы их выкапывали, он был со мной. – И вы самостоятельно стали выкапывать тела убитых?.. – Да. Мы выполнили все их условия, а забирать тела все равно были вынуждены так, как будто мы их воровали. Нам все время выставляли новые условия. И было уже 23 октября, листва падала. А на будущий год могила уже бы сровнялась, и невозможно было бы ее найти. Их в июне закопали. – О том, что ваш сын убит, вам рассказал сам боевик? – Да. Это не было тайной. Это было сказано в присутствии представителей ОБСЕ. Это уже не было секретом. Местные жители мне говорили: «Не забирай парней. Пусть это будет могила». Так что это не было секретом. Когда мы Чечне три года дали, там было полное безвластие. Тогда там творился полнейший шабаш. Там беспредельничали по полной программе. И конечно, вооружались. – Что вам рассказывал тот боевик о том, как переносили испытания ваши дети? Я говорю именно так: ваши дети, – потому что вы стали действительно мамой для многих солдат. – Правильно: это мои дети. Потому что я их искала – и я их нашла. У Жени на могиле стоит четыре кипариса. Именно потому, что их было четверо. Никогда я их не отделяла, никого. Они все мои. Просто так сложилось, что крестик был только на Жене. А у них медальончики. Но кровью они все вместе покрестились. Была даже формулировка «Евгений Родионов и иже с ним убиенные». Кстати, в Харькове так и построен храм – в честь подвига Евгения Родионова и иже с ним убиенных. Боевик сказал, что они не захотели подчиниться. Сказал: «Не захотели стать нам братьями. Мы таких или ломаем, или убиваем». – И ему приказали снять крестик? – Естественно. Потом уже в ФСБ их допрашивали. Они всех заставляли снимать крестики. Сейчас говорят про ИГИЛ. Тогда, в 1995 году, на Кавказе уже был ИГИЛ. Женя – это жертва ИГИЛ. Им дали по зубам, и они ушли в Сирию. – Всего вы совершили около 60 командировок в «горячие точки». Возили продукты, теплые вещи для солдат… – Какие же это командировки?! Это были поездки с подарками доброты. Мы все их собирали. Я всего лишь их отвозила. Я просто пыталась быть полезной. Бог дал такую возможность. Это было так радостно. Это было такое счастье. Что ты не пустоцвет, а можешь сделать людям что-то доброе. Я в каждом из солдат видела черты сына. Очень много людей тогда подключалось к работе. И храм, где отец Димитрий Смирнов, и храм, где отец Александр Шаргунов. Были военные, пенсионеры. У отца Александра Шаргунова какое-то время хранился крестик Жени. Потом я его взяла, поскольку стали приезжать люди с войны. Хотели приложиться. Но в храме свои правила. Выносили только в воскресение – как святыню. Я посчитала, что это неправильно. Потому что человек с фронта, и ему нужно именно сейчас. Крестик был в Сирии, на Донбассе, в Крыму, в госпиталях. – Вы жили в разных семьях в Чечне, общались и с простыми чеченцами, с мирным населением… – Они разные. Если я приходила в разрушенное село, и палками в меня кидали, и унижали, при этом и сами плакали. У них тоже погибли люди. А если село не было разрушено, тогда меня понимали. Давали чашку чая, кусок хлеба. Через простых людей я выходила на главарей бандформирований. Одна женщина мне сказала: «Не все плохие у нас, не все хорошие у вас». Очень уважительно относились, как ни странно, старейшины, они сажали меня за стол, что на Кавказе высокая честь. Они видели во мне мать. А, может быть, были научены 1944 годом. – О чем вы думаете, когда видите мальчишек и девушек, у которых сейчас какие-то свои проблемы? Какие советы даете, когда встречаетесь с ними? – Я много с молодежью общаюсь. Хочу только одного: чтобы каждый наш шаг мы несли ответственность. Не думать о себе, а подумать о матери. Мать родила и вырастила. Что из ребенка получится, лежит на матери. Должна быть ответственность за все свои поступки. Прежде всего. С Любовью Васильевной Родионовой
23 мая 2016 г. [1] В мае 2011 г. Евгений Родионов включен как «новомученик Евгений Воин» в воинскую панихиду, рекомендованную православным капелланам армии Соединенных Штатов для совершения поминовения погибших воинов в праздник Усекновения главы Иоанна Предтечи и Димитриевскую субботу. [2] Российский политик и общественный деятель, первый заместитель председателя Всероссийской общественной организации ветеранов «Боевое братство». |